Александр Ницберг — германский, австрийский русско- и немецкоязычный поэт, и переводчик российского-еврейского происхождения. Он родился 29 сентября 1969 года в Москве. Отец — художник и скульптор Абрам Ницберг (1925—2005).
В подарок на рождение сына его мать, актриса Элла Исааковна Опальная (урождённая Певзнер; род. 1935), получила от подруги два номера журнала «Москва» (№ 11 за 1966 год и № 1 за 1967 год) с первым изданием в СССР романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». Два аналогичных номера журнала мать подарила сыну в 2012 году после перевода им романа на немецкий язык.
В 1980 году в одиннадцатилетнем возрасте эмигрировал с родителями и сестрой из СССР в Германию, вырос в Дортмунде. В девятнадцатилетнем возрасте в 1988—1989 годах впервые занялся литературными переводами с русского на немецкий язык.
Ницберг — переводчик на немецкий язык произведений Александра Пушкина, Михаила Лермонтова, Александра Блока, Марины Цветаевой, Анны Ахматовой, Николая Гумилёва, Николая Агнивцева, Игоря Северянина, Владимира Маяковского, Михаила Зенкевича, Анны Радловой, Максимилиана Волошина, Виктора Гофмана, Даниила Хармса, Михаила Булгакова.
В настоящее время живёт в Вене.
Несколько лет назад наш корреспондент побеседовал с Александром. Представляем вашему вниманию запись этой беседы.
— Вы родились в творческой семье, однако в 1980 году ваша семья эмигрировала в Германию. Что стало причиной переезда? Вам тогда было не так много лет.
— Мне тогда было 10 лет, а причина выезда из СССР связана с политической ситуацией в стране, потому что ещё в 70-е годы моим родителям трудно было жить в Советском Союзе. Они как творческие люди находились под большим давлением, особенно отец, потому что он был скульптором и художником, но не при этом не являлся членом Союза художников СССР. Желание уехать у родителей возникло ещё в начале 70-хх годов.
— А ваши родители были диссидентами, у них существовали идеологические расхождения с советским режимом?
— Конечно, были. Мои родители были частью богемы, которая была не согласна с существующим строем. Мне не нравится называть их диссидентами, хотя моя мама вращалась в кругах, близких к диссидентам, а некоторых из них лично знала и даже с ними дружила. В прямом смысле диссиденткой она не была и не участвовала в активной политической деятельности.
— Теперь мы поговорим о вас. Когда вы уже жили в Дортмунде, то получили музыкальное образование, играли на скрипке и фортепиано, изучали дирижирование и композицию (кстати, я тоже по образованию – хормейстер). Почему всё же в вашем случае «перевесила» литература, и вы не стали профессионально заниматься музыкой?
— Вы знаете, я занимался не только музыкой, а ещё занимался и живописью, и театром, даже показывал фокусы. Всё это было связано с искусством, но в какой-то момент всё-таки более важной для меня стала литература. Однако до сих пор все области искусства, которыми я занимался, для меня по-прежнему важны. Просто литература была той сферой, где я лучше всего мог создать что-то сам.
— Когда у вас появился интерес к деятельности переводчика? Чем вас заинтересовало эта направление литературы?
— Я никогда себя, в принципе, не считал переводчиком и даже, наверное, не считаю сейчас. Я себя всегда считал поэтом, а переводами начал заниматься практически параллельно. В какой-то момент я стал развивать литературную технику и заниматься этим всё более профессионально, но перевод – это тоже применение каких-то литературных возможностей. Для меня эта деятельность не является чем-то отдельным. В течение 15-ти лет я отказывался переводить прозу, а переводил лишь поэзию. Затем я постепенно начал переводить драматические тексты – пьесы, где связь с поэзией ощущается ещё сильнее, потому что драматургия существует не только на бумаге, а относительно недавно я начал переводить и прозу. Но это – специфическая проза, которую можно назвать поэтической, где я зык и его фактура играют большую роль.
— Вы переводите только с русского на немецкий, либо и обратно тоже?
— Я перевожу только с русского на немецкий, хотя, конечно, я пробовал переводить и с немецкого на русский и очень редко это делаю, когда есть необходимость, однако это – не моё поле деятельности, потому что, как и во всяком искусстве, в переводческом искусстве, в первую очередь, нужен творческий навык и опыт. Кроме того, у меня на это даже нет времени, хотя я перевёл сборник сонетов современника Шекспира Эдмунда Спенсера.
— Насколько мне известно, имя Булгакова вас «преследует», и по семейным легендам, накануне вашего рождения ваша мама как раз читала роман «Мастер и Маргарита». Как у вас возникла идея нового перевода этого романа (старый перевод сделан Томасом Решке. Прим. автора). Почему вы решили, что пришло время снова перевести «Мастера и Маргариту»?
— Во-первых, прошло очень много времени. «Мастера и Маргариту» не переводили более сорока лет. Это – фактически целое поколение. Старый перевод был сделан в конце 60-хх годов совсем при других условиях в ГДР гэдээровским переводчиком, и сам факт выхода романа Булгакова был ярко политизирован. Кроме того, в то время не существовало никакой литературы об этом и никаких комментариев, даже не было никакого булгаковедения. Другими словами, для переводчиков ситуация являлась сложной, потому что переводить такой большой роман, где есть огромное количество разных подтекстов, требующее дополнительных исследований, очень тяжело. Во-вторых, у Решке было очень мало времени, и он работал нал переводом Булгакова меньше года, потому что немецкий перевод вышел через год после первого издания «Мастера и Маргариты» в СССР. В отличие от моего коллеги, я сидел нал переводом пять лет и пользовался огромным количеством побочной литературы. Кроме того, речь идёт об абсолютно разных подходах. Когда я заглядываю в его перевод, то очень часто не чувствую той обострённости, которая присутствует в русском тексте. Я не чувствую булгаковской иронии и игривости, манерничанья, я не чувствую острот, которые там постоянно присутствуют. Не говоря о том, что переводе Решке нет ритма и звука. Если читать роман Булгакова в оригинале, то заметите, что есть большая разница между речью героев Москвы 30-хх годов и речью Пилата. Там совсем другой стиль и ритмически-звуковой пласт. Для меня этим моменты были очень важными, – выделить каждый персонаж.
— Теперь давайте немного поговорим о немецком языке. Через сколько лет после переезда в Германию вы почувствовали, что вы можете владеть не только на бытовым, но и литературным языком?
— Писать на немецком языке я уже начал в 14-15 лет, когда я пробовал себя в поэтическом жанре и сочинял стихотворения, а профессионально я начал работать в этой области уже в само начале 90-хх годов.
— Вы знаете о таком методе изучения иностранного языка с помощью книг, когда берётся оригинал и перевод? Человек читает оригинал, пытается сам перевести, а потом сравнивает свой перевод с профессиональным. Как Вы относитесь к этому методу?
— Трудно сказать, потому что по собственной работе я знаю, насколько перевод может отличаться от оригинала иногда в положительном смысле, а порой и в отрицательном. Там возможны отклонения, и даже высокохудожественные переводы могут использовать другой языковой пласт, чем оригинал. Опираться на это, как мне кажется, может опасно.
— Тем более, что литературный язык сильно отличается от разговорного, а если брать старые произведения, то возможно, что в современном языке уже не используются те слова и речевые обороты.
— Конечно, учить язык, читая литературу, хороший способ для изучения языка и расширить словарный запас. Тут есть некая система образов литературно-художественного языка. Для серьёзного изучения языка, конечно, нужно читать книги в оригинале.
— Может ли современная литература существовать вне политики?
— Мне кажется, что можно попытаться. Например, моё искусство, если рассматривать процесс его становления, то оно находиться вне политического контекста. Другой вопрос, что из этого делают и как воспринимают. Тут трудно что-то против этого сделать, потому что у творческих произведений существует своя жизнь, и даже автор не всегда в праве препятствовать какому-то развитию и применению своих произведений. Он может высказать своё личное мнение об этом и сказать, что не согласен, но творческое произведение – как ребёнок, которого родили, однако родители не могут решать, чтобы их сын становился юристом. Но политика пользуется этой областью и даже иногда злоупотребляет ею в зависимости от контекста, хотя есть много других людей, которые считают иначе.
— Насколько важно сохранение русского языка в эмиграции, в частности, в Германии?
— Этот вопрос каждый должен решать самостоятельно. Если кто-то считает, что он, приехав в ФРГ, полностью должен перестроиться на немецкий язык, то это – его право. Такой подход я считаю неумным и наивным, потому что человек таким образом теряет свои корни – не только национальные, но и духовные. Мы через язык получаем всю свою культуру, но я могу себе представить, что для многих этот пласт не так важен.
Беседовал Евгений Кудряц
«Немецко-русский Курьер», сентябрь-октябрь 2022 года
Сайт журналиста из ФРГ Евгения Кудряца 